Основатель

...Он родился настолько хилым и болезненным, что было оче­видно — на этом свете он нежилец. Но жизнь почему-то никак не хотела покидать тщедушное тело, несмотря на жестокие на­смешки соседей и сочувственные взгляды родных, в которых пусть изредка, но все же проскальзывали презрение и даже ненависть. Радуясь тому, что сын выжил, родители прекрасно понимали, что помощник из него никудышный и в старости им не придется рас­считывать на его заботу и поддержку — а значит, будущее их семьи темно и неопределенно. Потому-то и примешивались к ра­дости злоба и отчаяние.

Но, наверное, никто не догадывался, что острее всех свою неполноценность переживает он сам. Он спиной ощущал косые и жалостливые взгляды, сжимался в комок, когда ему случалось проходить мимо соседских домишек, откуда подобно стрелам с зазубренным наконечником вылетали злые шутки, оставлявшие рваные раны в его сердце. Он вообще старался поменьше бывать на улице, да и делать там ему было нечего — деревенские маль­чишки только издевались над ним и никогда не принимали его в свой круг, сторонясь как прокаженного. Так что целыми днями он бестолково крутился вокруг родителей, пытаясь хоть чем-то по­мочь и тем самым хоть както оправдать свое существование, но отлично сознавал, что толку от него практически нет. И от этого ощущение собственной никчемности, ущербности и ничтожности только усугублялось.

Зато вечерами он преображался. Ибо теперь, когда в доме гас скудный свет, и его никто не видел, и можно было побыть наедине с самим собой, он начинал мечтать о том, что когда-нибудь наступит сказочный, чудесный, прекрасный день, когда он вдруг полностью преобразится, станет сильным, могучим, мужест­венным, храбрым и отважным. И родители в восхищении всплес­нут руками, и соседи поздороваются с ним с трусливой почти­тельностью, и мальчишки будут ходить за ним табуном с рас­крытыми от зависти и удивления ртами. А он, гордый и вели­чественный, молниеносно расправится с трясущимися от страха обидчиками и уйдет в большой мир навстречу с нетерпением, под­жидающим его подвигам и славе...

А потом наступало утро, и он, все еще находясь в плену мучи­тельно сладких снов, боялся открыть глаза и судорожно начинал ощупывать свое тщедушное тело, и на глазах его тут же появ­лялись слезы разочарования. Он не любил просыпаться — дей­ствительность, от которой нельзя было убежать в ярком свете дня, была для него бесконечной и страшной пыткой, в то время как недолгое ночное забытье дарило радость и счастье. Днем меч­тать он не мог — только истово молился про себя, прося небеса о чуде. И вновь приходил спасительный вечер. И так — год за годом.

А небеса то ли не слышали его, то ли со своей высоты счи­тали эти бессвязные горячие просьбы слишком мелкими и незна­чительными. И чудо свершаться не торопилось, а может, и не собиралось вообще. И наконец, устав и отчаявшись уповать на высшее благословение, он решил приблизить чудо своими си­лами: ведь Бог помогает только тому, кто помогает себе сам. И настал день, когда он, не в силах больше выносить эту жизнь, собрал небольшую котомку и, дождавшись, пока родители заснут, и даже не попрощавшись с ними, ушел из деревни. И, оглядываясь на скрывающиеся вдали родные крыши и глотая слезы, представ­лял себе, как однажды появится здесь никем не узнаваемый, овеянный славой могучего и благородного героя, равного кото­рому нет во всей империи Ямато.

Пятнадцатилетний Морихеи Уэсиба, родившийся в 1883 году в японской префектуре Вакаяма, в ту ночь больше чем когда-либо верил в то, что этот долгожданный день в конце концов все-таки придет.

Вера двигает горы и обращает вспять реки — и она в конеч­ном итоге совершила то чудо, о котором он так мечтал...

Он уже заранее решил, каким образом станет могучим и вели­ким. Деревенские старики не раз рассказывали ему о подвигах мастеров боевых искусств, которыми так славилась его родная Япония, и теперь он решил разыскать такого мастера и попро­ситься к нему в ученики. Большого труда это не составило, и после месяца путешествия и бесконечных расспросов он нашел известного мастера борьбы дзюдзюцу, который занимался с не­сколькими учениками. Ученики, крепкие и ловкие парни, при виде новичка издевательски заулыбались, но учитель одним жестом стер с их лица насмешку. Опытный мастер сумел разглядеть в стоящем перед ним маленьком слабосильном человеке то, чего не видел в других своих воспитанниках. И для Морихеи началась новая жизнь.

Сначала он по наивности предполагал, что для того, чтобы стать самым сильным и побеждать всех, времени понадобится не так уж много — год-два, не больше. Но вскоре выяснилось, что он глубоко заблуждался. Он не мог выдерживать нагрузки, ко­торые для других проходили незамеченными, и после утренней тренировки ему начинало казаться, что его руки и ноги налились свинцом — он даже не мог ими пошевелить. А впереди была еще одна тренировка плюс долгая молитва и изнурительная медитация.  К тому же он был младшим учеником,  а значит   должен
был работать по хозяйству больше, чем остальные. Падая с ног от усталости и засыпая на ходу, он выполнял все работы по дому, как робот — у него не было даже сил удивляться, как ему всё это удается. А поздним вечером он рушился без чувств на жест­кую циновку и тут же засыпал. И этот короткий сон снова ка­зался ему избавлением от всех земных бед.

А утром ад, на который он обрек себя сам, начинался снова, и каждый день был для него настоящим испытанием на прочность. А на тренировке после объяснений учителя начиналась отработка приемов, и тут уж Уэсибе доставалось крепко. Его товарищи по школе, занимавшиеся дольше него и имевшие значительно луч­шие физические данные, отрабатывали на Морихеи все приемы чуть ли не в полную силу. За одно занятие он бесчисленное ко­личество раз падал на землю, задыхался от удушающего приема, стонал от болевого. Они чувствовали, что учитель почему-то вы­деляет изо всей школы именно этого слабого малорослого маль­чишку, и платили ему за это полновесной монетой.

Уэсиба с облегчением вздыхал лишь когда начинались трени­ровочные поединки — его как новичка к ним не допускали, и он с замиранием сердца следил за схватками, думая о том, что когда-нибудь догонит и перегонит остальных и будет так же выходить на поединки и побеждать всех подряд. И от этого на сердце становилось тепло и радостно и все невзгоды сразу забы­вались.

Учитель действительно выделял Уэсибу из всех учеников. Не­известно, каким образом ему удалось увидеть в тщедушном па­реньке несгибаемую волю и огромный талант. Человек, немало про­живший и хорошо разбиравшийся в людях, он понимал, что Мо­рихеи, натерпевшийся в жизни унижений и обид — их с лихвой хватило бы на всю его школу,— будет расти быстрее, чем другие, а с учетом его таланта, несомненно, станет великим мастером. Единственное, что пугало его,— это то, что его новый подопеч­ный представлял собой заряд ярости и гнева и в будущем обещал стать великим, но бездушным и беспощадным бойцом, который мстит другим за обиды, причиненные не ими. И потому он уделял ему куда больше внимания, чем другим, рассказывал ему больше легенд и историй из жизни знаменитых мастеров, стремясь наста­вить его на путь истинный и воспитать из него настоящего мастера: великодушного, благородного, никогда не обращающего свое уме­ние во зло.
Красивые добрые легенды нравились Уэсибе. Он часто вообра­жал себя одним из главных действующих лиц, но перед ним стояла одна цель — стать сильным и побеждать всех, и потому они лишь затрагивали его душу, не оседая в ее глубинах.

Морихеи не мог сказать, сколько времени провел у учителя — для него один день походил на другой. Молитвы, тренировки, работа — вот и все, что составляло его жизнь. Внешний мир для него не существовал — он не замечал ни зноя, ни холода, ни дождя, ни снега. Он шел к своей цели, и ничто не могло отвлечь его, помешать или остановить, разве только смерть. Он был не­удержим как лавина, с каждым мигом становящаяся все более силь­ной и быстрой и разрастающаяся на глазах, — с той лишь раз­ницей, что лавина движется вниз, а он же шел вверх, к вершине, скрывавшейся за облаками, но прорывавшейся сквозь них незем­ным сиянием.

Он чувствовал, что окреп и что может дать бой любому из учеников — даже самому старшему и опытному. Но пока все схват­ки заканчивались его поражением, хотя он давно уже не носил пояс новичка. Стиснув зубы и собрав волю в кулак, он стал тре­нироваться больше других. Даже ночью, когда глаза просто сли­пались от усталости и, казалось, ничто не может оторвать его от циновки, он, убедившись, что все заснули, выходил в сад и на­чинал поединок с воображаемым противником — здоровым, мус­кулистым, выше его самого на две головы. Бой этот всякий раз был тяжелым, жестоким и страшным, но он всякий раз выходил из него победителем — бросив соперника на землю так, что тот едва не терял от боли сознание, он проводил жесткий болевой или удушающий прием и в ночной тишине явственно слышал хрипение поверженного великана, молящего о пощаде.

Иногда Уэсиба отпускал его и, встав с земли, вперял в рас­простертого у его ног поверженного и сломленного врага презри­тельный взгляд и, повернувшись к нему спиной, уходил. Иногда он проводил прием до конца, и тогда хрипение становилось все тише, а затем смолкало навсегда. Но в любом случае он был по­бедителем, испытывал неземное блаженство и впервые в жизни был по-настоящему счастлив. И медленно возвращался в дом, пе­реживая каждый миг этого на редкость упорного смертельного боя, и, на цыпочках прокравшись к циновке, ложился на нее и сразу же засыпал. Ему и в голову не могло прийти, что его ноч­ные бдения не оставались незамеченными — учитель всегда слы­шал, как он вставал, и всегда наблюдал за ним, догадываясь, что разыгрывается перед его глазами и что творится в душе ученика.

А утром из победителя Уэсиба превращался в проигравшего, но продолжал заниматься столь же иступленно и фанатично. От одной тренировки он умудрялся получать намного больше, чем другие, а вдобавок он устраивал себе дополнительные за­нятия, а потом приходил черед ночного боя. А потом все снова повторялось.

Но день настал. Это был самый обычный день, ничем не отли­чавшийся от предыдущих, только когда после занятий учитель устроил очередной экзамен и наконец назвал его имя. Морихеи, выходя на схватку, почему-то не испытывал привычного волне­ния и страха, предчувствия привычной горечи поражения. До этого он проигрывал еще до начала схватки, потому что, глядя на более крепких и опытных соперников, не верил, что может выиг­рать у них, хотя и страстно желал этого. Теперь же он чувствовал прилив сил и огромную уверенность в себе. И его соперник — а им оказался тот, кто издевался над ним чаще других и заста­вил его пережить немало неприятных минут,— оказался на земле прежде, чем он сам и сидящие вокруг ученики успели сообразить, что происходит. Не успел он глотнуть судорожно раскрытым ртом воздух, как Морихеи уже провел смертоносный прием. Соперник, уже не помышляя о сопротивлении и мечтая лишь о том, чтобы все это поскорее закончилось, выдохнул: «Сдаюсь».

Морихеи не сразу отпустил его — ему еще нужно было войти в роль победителя, насладиться победой и унижением того, кто столько унижал его. Он усилил захват, заглянул в наполненные страхом и болью глаза, и желание отомстить и ненависть за­хлестнули его — ненависть не только к этому конкретному, такому жалкому сейчас человеку, но и ко всем, кто когда-либо причи­нял ему зло, заставлял его горько и тяжко страдать.

Кто знает, что было бы дальше, но в этот миг Морихеи почувст­вовал на своем плече руку учителя. И только тогда с огромным трудом и явной неохотой он оторвался от побежденного.

С этого дня все стало иначе. Практически каждый день при­носил ему новую победу, и постепенно все ученики стали опасаться его. Для них занятия были не только изучением приемов борьбы, но и постижением истины, размеренным и спокойным, а этот мальчишка был просто одержим и перед началом обычной учеб­ной схватки смотрел на соперника так, словно ему предстоял бой не на жизнь, а на смерть, и тому становилось не по себе. Он не ведал усталости и, дай ему возможность, тренировался бы все 24 часа в сутки. Во время перерыва между тренировками он ходил по пятам за учителем, ловя каждое его слово, каждое дви­жение. И тот, поняв, что не ошибся в Морихеи, открывал ему то, чего не показывал остальным, да и вообще никому не соби­рался показывать, и поражался тому, что Уэсиба все схватывал на лету.

К посвящению в мастера Уэсиба готовился особенно усердно. Он действительно почти не спал, а когда уставал от тренировок настолько, что без сил опускался на землю, продолжал трени­ровки в уме, проигрывая в своем воображении все варианты по­единка. Единственным человеком, с которым он никогда не борол­ся, был старший ученик, считавший себя наследником учителя и открыто презиравший Уэсибу. И теперь, когда Морихеи прошел все испытания, он стал для него последней преградой на пути к высокому званию. Он не понимал, что остановить Морихеи не сможет никто, и был обречен еще до начала поединка. Ухмыляясь, он шел навстречу Уэсибе, представляя, как проучит сейчас этого выскочку. Но едва он ухватил его за кимоно, небо перевернулось и через несколько мгновений он осознал, что лежит на земле и не может пошевелиться. Молниеносно собравшись с силами, он попытался освободиться — все же опыт у него был немалый,— и, вывернувшись, вскочил на ноги, но тут же его тело пронзила боль, и пришлось опуститься на колени. Он слишком привык к тому, что в этой школе он сильнее всех, не считая, разумеется, учителя, и потому не мог даже представить, что кто-то, а уж осо­бенно Уэсиба, способен его победить. Ловко выскользнув, он крепко захватил Уэсибу и оторвал от земли, перебрасывая через себя, чтобы посильнее ударить его о землю, но внезапно каким-то образом сам перелетел через соперника, врезавшись в твердую почву. Он почувствовал, как затрещали ребра, а еще через се­кунду Уэсиба перекрыл ему дыхание. Задыхаясь от боли и теряя сознание, старший ученик понял, что мальчишка оказался силь­нее. И тогда от обиды и бессильной злобы из глаз его потекли слезы...

После этого Уэсиба пробыл в школе ровно сутки. Весь остаток дня и всю ночь он просидел уединившись с мастером, и то, о чем они говорили, осталось между ними. А затем, поклонив­шись учителю, Морихеи отправился в путь.

Он ходил от школы к школе, от учителя к учителю. Встретив­шись с новым мастером, он после короткой беседы просился к нему в ученики и при первом же удобном случае вызывал на по­единок старшего ученика. А затем, когда никто не видел, проводил схватку с самим мастером. Если кто-то из двоих оказывался сильнее его, он просил разрешения остаться в школе и изучал искусство наравне со всеми, отбирая для себя то, что его интересо­вало. Он был вежлив, предупредителен и внимателен по отноше­нию к новому учителю — причем вполне искренне, но новые нас­тавники интересовали его только до тех пор, пока он не брал от них все, что можно было взять. Тогда он вновь мерялся силами с учителем и, одолев его, отправлялся дальше. Если же он выиг­рывал с самого начала, то тут же раскланивался — здесь ему де­лать было нечего.

Останавливаясь на ночлег в деревнях, он расспрашивал при­ютивших его людей, не знают ли они знаменитых мастеров, и, обойдя всю Японию, познакомился, пожалуй, с большинством из них. Несколько раз ему удавалось отыскать незаурядных спе­циалистов, которые хранили свои тайны при себе и не собирались никого обучать. Но пытливый, талантливый юноша приходил­ся им по душе, и они открывали ему свои секреты, дав ему знания, которыми не мог похвастаться никто. И вновь Уэсиба не спал ночами — в то время, когда учитель отдыхал, он, как новичок, выполнял всю работу по дому, убирал, чистил и готовил еду, чтобы днем не терять ни одной драгоценной минуты. Жизнь у мастера могла длиться месяц, год, несколько лет — для него время не име­ло значения. А потом, когда мастер раскрывал ему все, что знал сам, он покидал его. Он понимал, что старики успевали привязать­ся к нему и некоторые из них даже начинали относиться к нему как к родному сыну, он понимал, что поступает жестоко и без­душно, но ему надо было идти к вершине, терпеливо ждавшей его столько лет, и задерживаться он не мог.

Так прошло 25 лет. За эти годы он обошел всю страну, одер­жал бесчисленное количество побед, изучил несколько стилей дзюдзюцу, фехтования на мечах и копьях. Он путешествовал без оружия — смертельным оружием был он сам — если не считать меча за поясом. Правда, меч этот был учебным — в Японии его называют боккэн, но его деревянный боккэн был сильнее сталь­ного меча-катаны, и те, кто решался напасть на одинокого пут­ника, быстро в этом убеждались: он расправлялся с ними неза­медлительно и сурово.

Он достиг всего, о чем мечтал. В Стране восходящего солнца не было человека сильнее его. Тело его стало крепким как желе­зо — при росте 155 сантиметров он весил 75 килограмм. Руки и ноги его могли с быстротой молнии выполнить любое, даже самое сверхсложное движение. Он мог победить всех, его же не мог по­бедить никто. Даже если он проводил поединок с несколькими со­перниками, ни один из них не мог коснуться его даже кончиками пальцев — и все они в мгновение ока один за другим оказывались на земле. В бою он был подобен урагану, сметающему с лица земли все и вся.

Но в родную деревню Уэсиба так и не вернулся. Он стал самым сильным и побеждал всех, слава его гремела по всей стране, но дух его не обрел покоя и даже становился все более и более тре­вожным. Он дошел до вершины, к которой стремился, и оказа­лось, что дальше идти некуда. Он знал столько, сколько не знал ни один из живущих на земле мастеров, и уже не мог преумно­жать знание техники боя. Ему больше не с кем было сражаться — никто не осмеливался бросить ему вызов. Достигнув своей мечты, он чувствовал усталость и опустошение. Более того, ему начинало казаться, что он все это время обманывал себя и шел не туда, куда на самом деле следовало идти.

Он вдруг задумался о том, что путь его был ложным. Да, он стал самым сильным — но что с того? Пройдет время — он утратит былую силу, подвижность и резкость, начнет стареть, и какой-нибудь молодой мастер, столь же фанатичный и целе­устремленный, каким был в молодости он сам, рано или позд­но победит его и уйдет, отняв у него то, к чему он стремился всю жизнь и чего такой ценой все-таки достиг, отдав этому свои годы, мысли и душу. А значит, какой же тогда смысл в побе­дах?

Он вдруг вспомнил, как был жесток со старыми учителями — они тоже были когда-то молоды и не ведали поражений, и что потом? Вспомнил, как уходил от них, обрекая на одиночество и пустоту.

Вдруг подумалось, что победы не принесли ничего ни ему, ни ок­ружающим — абсолютно ничего. Он лишь тешил свое тщеславие, преисполнялся гордости и уверенности в себе,— и к чему он пришел? А те, кого он победил,— что дал он им? Все чаще вспоми­нались страх и боль в глазах первого побежденного им сопер­ника и слезы в глазах старшего ученика первой его школы. Да, они в свое время унижали и презирали его, но разве не должен он был быть выше этого? Он принес им горе, боль, отчаяние — вот какую, память он оставил о себе. И кто знает, как сложи­лись их жизни дальше — эти оскорбительные внезапные пораже­ния могли навсегда согнуть их, сломать, отнять радость бытия. И все это сделал он, он — человек, калечащий свою и чужие души...

Все чаще им овладевало отчаяние. Он не находил себе места и не знал, что делать дальше. Он по-прежнему тренировался днем и ночью, но тренировки не приносили ему удовлетворе­ния. «Зачем вообще нужны боевые искусства? — размышлял он.— Да, они укрепляют тело, но они и разрушают дух и приводят к краху тех, кто посвятил им себя целиком».

Разные мысли приходили ему в голову. То он решал, что нас­тало время бросить все и уйти в добровольное изгнание, став молчаливым безликим отшельником, избегающим людей. То, когда мысли становились особенно безысходными, он даже подумывал о том, чтобы броситься со скалы в пропасть и покончить со всем, что так мучило его, раз и навсегда.

Во время горестных и тяжких размышлений он катко вдруг вспомнил своего первого учителя, его легенды, свои разговоры с ним. Он вспомнил, что учитель пытался дать ему идеалы, на­ставить на правильный путь, сделать его жизнь и душу светлы­ми и чистыми. И другие учителя — они тоже пытались втолко­вать ему, что техника, физическое совершенство не главное, главное — душа, разум. Тогда не слышал их, как бы они ни ста­рались: ведь он шел к своей цели, безжалостно отметая то, что казалось ему лишним и ненужным. А теперь сожалел об этом.

Теперь он понимал: боевые искусства — это не борьба, это совершенствование духа через совершенствование техники и тела.

И тогда с таким же рвением, с каким когда-то изучал боевые искусства, он начал постигать философию. Он читал древние и современные трактаты, стучался в ворота храмов и двери мудре­цов. Он снова стал учеником, и снова учение приносило ему ра­дость. Потому что благодаря ему он в конце концов пришел к мысли, которая определила всю его дальнейшую жизнь: воинские искусства основаны на любви и идут ее путем. И тем же путем должен идти и он.

В тот день он, как обычно, встал на рассвете и пошел трени­роваться в горы. Через несколько часов он вернулся, вошел во двор, облил себя водой и всмотрелся в ослепительно голубое небо. Внезапно он испытал странное чувство, и неожиданно для него самого по его щекам потекли слезы. Он вдруг ощутил, что стал единым с землей, небом, солнцем, со всей  Вселенной. Он обрел спокойствие и стал частичкой природы и понял, что любит всех и вся, даже самое ничтожное ее создание. И что любим ими. А значит, любовь — единственно верный путь. А закон природы — единственно верный закон.

Этот день стал днем его чудесного преображения. Теперь он знал, что делать — он должен создать новое воинское искусство, основанное на законах природы. И приступил к работе. Свое детище он назвал айкидо — путь к гармонии духа. Иногда он называл его «Волшебным мечом», который, будучи применен во благо, способен творить чудеса в руках правого.

Из всех известных ему систем борьбы он отбирал приемы, боль­ше всего подходившие для практического осуществления нового учения, которое он собирался дать людям, чтобы открыть им истину. Через два года он переехал в Токио и открыл там зал (додзё). Учение его было по-настоящему революционным: ведь оно совершало переворот в консервативном, приверженном тра­дициям древности мире боевых искусств, поскольку основывалось на принципиально новых взглядах на эти искусства. И додзё Уэсибы никогда не пустовало. Приходили в него и известные мас­тера, и новички, и люди хотя и не имеющие к боевым искусствам прямого отношения, но носящие громкие имена, и, разумеется, отзывы об айкидо были разными. Но желающих заниматься было много — Уэсиба никому не отказывал, считая, что обязан дать открывшуюся ему истину всем.

Однако миролюбивое учение Уэсибы не могло быстро пере­менить людей, наверное, он и сам это хорошо понимал. Но вступ­ление Японии во вторую мировую войну стало для него шоком — он ушел в горы, построил там шалаш и стал совершенствовать айкидо вдали от неразумных, жестоких людей. С собой он взял лишь несколько учеников — наиболее преданных и наиболее точно понимающих суть айкидо. Но многие, талантливые и способные, оказались в армии, и это огорчало его. Он много размышлял над несовершенством человеческого духа и разума. А в свободное от раздумий время без устали тренировался, оттачивая технику айкидо, включая в его арсенал все новые и новые приемы. Он много ходил по горам, с огромным интересом познавая окружаю­щий мир, природу и удивляясь, зачем люди так оторвались от нее. Несколько раз во время прогулок его обстреливали сол­даты с находившихся в горах постов, принимая за дезертира или шпиона, но он легко уклонялся от пуль. При желании он мог легко расправиться с ними — подкрасться к посту и в несколько се­кунд уничтожить их всех, причем никто даже не успел бы вскинуть винтовку. Но он не испытывал к ним зла, он жалел их и прощал им неразумность и злобу.

Время для него летело быстро. Война закончилась, но он не торопился спускаться с гор — здесь он мог спокойно работать над своим детищем, которое впоследствии должно было покорить человечество  и  вывести  его  на  дорогу  к счастью.   Но  человечество должно было дозреть до  айкидо — в противном  случае его усилия были бесплодны.

Ученики, вернувшиеся с войны и навещавшие учителя в горах, приносили безрадостные вести — японский народ, потерпевший поражение в войне, прошедший через ядерный ад и капитуля­цию, переживающий оккупацию, голодный и обнищавший, утратил веру и идеалы и находится на грани отчаяния. Уэсиба решил, что его время пришло, и вернулся в Токио. Зал его вновь был переполнен, но он не собирался ограничиваться одной страной — он искренне, без тени мании величия, считал, что айкидо предназ­начено не для группы людей, не для одной нации или страны, но для всего человечества. В середине пятидесятых вышла первая книга об айкидо, написанная сыном мастера Кисомару. Вскоре сам мастер вместе с сыном и первым учеником Коити Тохеи отправился в поездку по странам и континентам. Он объехал США, Европу, и Азию и повсюду видел, что айкидо вызывает неподдельный, искренний интерес. И был счастлив — он делал то, что было угод­но природе, и приближался к цели. Вернувшись домой, он послал наиболее подготовленных учеников в те страны, в которых побы­вал, где они возглавили центры айкидо, начав работу по пропа­ганде учения своего мастера.

Годы прошли незаметно. Всеми делами уже занимался его наследник, сын, но старый, седой Уэсиба не бросал физических и духовных тренировок. Ему уже исполнилось 80 лет, но он все еще продолжал, пусть и редко, заходить в свой главный зал, кото­рый из маленького невзрачного помещения превратился в прос­торный роскошный центр, куда съезжались за знаниями люди со всего мира. И те, кому доводилось присутствовать при его появлении на занятиях, запоминали этот день на всю жизнь. Невысокий старец передвигался быстро, как юноша, выполняя сложнейшую технику с молниеносной скоростью, и даже людям искушенным было трудно уловить, что он делает. Иногда для демонстрации того или иного приема он отбирал нескольких крепких и здоровых молодых людей. Когда они бросались на него, то тут же оказывались на земле, не понимая даже, что с ними произошло. Даже если в их руках были палки или мечи и им сказано было атаковать в полную силу, по-настоящему, он раскидывал их, как деревянные кегли, причем выполнял приемы с такой легкостью, словно это соперники перешагнули восьми­десятилетний рубеж, а ему было двадцать лет. Старый мастер был словно окружен мощным энергетическим полем, которое не пропускало ударов и лишало атакующего силы и скорости, едва он переступал невидимую границу магического круга, в котором стоял Уэсиба.

Морихеи Уэсиба за свою деятельность был удостоен почет­ного звания профессора и награжден высоким правительствен­ным орденом. Его айкидо разошлось по всему свету, и его порт­реты висели на главных стенах залов США, Франции, Италии, Индии, Австралии и других стран. Он добился всего, о чем только может мечтать человек: еще при жизни он навсегда вошел в историю, оставшись в ней как создатель нового, самого сложного и самого глубокого боевого искусства, равных которому не было и нет.

Он скончался в возрасте 86 лет, не достигнув лишь одного, но самого главного — его детище, задуманное для того, чтобы наставить человечество на путь истинный, не смогло изменить людей. По-прежнему в мире продолжались войны и конфликты, по-прежнему лились кровь и слезы. Но даже на смертном ложе Морихеи Уэсиба продолжал верить в то, что день торжества обязательно когда-нибудь настанет...

Источник: Орановский И.В., Барановский В.В. "Секреты "Волшебного меча"